Используя сайт zwezda.su, Вы соглашаетесь с использованием файлов cookie, которые указаны в Политике конфиденциальности

Согласен
80 лет Победы
Молодежная столица РФ
СВО
Выборы в Пермском крае
Социальная поддержка
Инфраструктура
Благоустройство
17.07.2025
16+
Культура

Дорогами мечты: беспросветные странствия Александра Грина

Дорогами мечты: беспросветные странствия Александра Грина
Фото: Александр Лесс/Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля, Москва
  1. Культура
23 августа 2025 года исполняется 145 лет со дня рождения писателя Александра Грина. Мы посвящаем наш проект «Дорогами мечты» этому представителю Серебряного века и самому нестандартному из советских писателей.

БЕСПРОСВЕТНЫЕ СТРАНСТВИЯ

В юности Александра Грина тяготила атмосфера провинциального города. Он называл Вятку, где провел детство, «болотом предрассудков, лжи, ханжества и фальши». Начитавшись приключенческих романов, насмотревшись на соседского Сережу, приезжавшего на побывку из Херсонской школы юнг, он просто грезил о море. И отправился в Одессу, чтоб стать моряком.

МОРЕ В МЕЧТАХ И НАЯВУ

Образ моря так или иначе присутствует почти во всех произведениях Грина. Для него морское пространство – это, прежде всего, мечта о нем. В его текстах и в его сознании море – извечная красота, бескрайняя территория невероятных приключений. Но есть у образа моря и второй план – это место борьбы добра со злом, оно сопряжено с духовным измерением. Такими же непостижимыми казались юноше и морские путешественники: «все моряки и, в особенности, матросы в их странной, волнующей отблесками неведомого одежде, – были герои, гении, люди из волшебного круга далеких морей». Его будоражил их внешний вид: «голубые полосы тельника под распахнутым клином белой, как снег, голландки, красные и синие пояса с болтающимся финским ножом или кривым греческим кинжальчиком с мозаичной рукояткой».

В бытовом плане Саша Гриневский достиг своей мечты: в 16 лет, «безусым тщедушным узкоплечим отроком в соломенной шляпе» он увидел, наконец, море. Отец дал ему 25 рублей и адрес своего одесского друга. Виды ослепительно-знойных улиц, обсаженных акациями, знаменитая Дюковская лестница, романтические пейзажи одесской гавани – все это восхищало юношу. «Поначалу единственным моим недоумением, – вспоминает писатель, – было видеть горизонт ближе, чем я ожидал; я думал, что морская даль тянется значительно дальше».

Гораздо дальше оказалась его мечта найти свое место в этой завораживающей стихии. Прием в мореходные классы был уже закончен, а все попытки Александра устроиться матросом встречали лишь насмешки... Несколько месяцев он провел в голоде, лишениях, болезнях, перебиваясь случайными заработками, продолжая упорно добиваться осуществления своей мечты, причем, своими собственными силами. В конце концов, ему все же пришлось обратиться к другу отца, который устроил его матросом на пароход «Платон», курсировавший по маршруту Одесса – Батум – Одесса.

Однако работа матроса абсолютно не понравилась Грину. В ней было слишком много рутины, унижений, физического напряжения, грязи. Силой своего воображения он сумел описать этот труд красиво. Правда, через 25 лет в «Алых парусах» так рассказывал про своего героя – будущего капитана Грэя: «Он выносил беспокойный труд с решительным напряжением воли, чувствуя, что ему становится все легче и легче по мере того, как суровый корабль вламывался в его организм, а неумение заменялось привычкой. Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что не придержанный у кнека канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица. Он молча сносил насмешки, издевательства и неизбежную брань, до тех пор, пока не стал в новой сфере «своим», но с этого времени неизменно отвечал боксом на всякое оскорбление».

Сам Грин никогда не стал своим для корабельного окружения и не видел возможности когда-нибудь стать капитаном. Хотя ему удалось сделать несколько рейсов, среди них единственное заграничное плавание в египетскую Александрию в 1897 году. Кстати, за границей России Грин так никогда больше и не бывал. Зато морская терминология, матросский быт и нравы плотно вошли в ткань его произведений – что и делало их такими убедительными. Память о морских странствиях осталась не только в груди будущего писателя, но и на груди: татуировка, изображавшая парусную шхуну.

НА КАСПИЙСКОМ МОРЕ

В конце концов Александр решил еще раз попытать счастье. Передохнув в родной, но нелюбимой Вятке, он вновь устремился за мечтой. Правда, решил сменить море – вместо Черного отправился на Каспийское. Здесь, в Баку, в крупнейшем порту и промышленном городе, пропитанном нефтью, окольцованном нескончаемым лабиринтом трубопроводов, Александр перепробовал множество профессий: был рыбаком, кузнецом, маляром, землекопом, работал в железнодорожных мастерских и морских доках, принимал участие в тушении пожаров на нефтяных промыслах и в забивании свай. Все потому, что матросом его опять не взяли!

Он запомнил легенды нефтяной столицы: «Слышал я, между прочим, что бывали такие обильные фонтаны, когда нефть, давая десятки миллионов пудов в день, переполняла самые большие земляные резервуары, и наступало золотое время для босяков: наспех рылись канавы, чтобы дать нефти направление к нужным оврагам и ямам; рабочие, стоя по живот в этих нефтяных речках, метлами и лопатами прогребали завалы наносимого течением мусора; за дневную работу на таких подземных бешенствах платили по пяти руб­лей в день и восемь – десять рублей за ночь».

«Анекдот или правда – такой рассказ? В одном месте стали бурить скважину, вдруг ударила желтая жидкость. Но запах почему-то приятен. Попробовали – а это темное баварское пиво; оказалось, что пробурили какой-то обширный пивной погреб, попав в очень большую бочку».

Такие небывальщины только и скрашивали жизнь отщепенца, вечно озабоченного поискам пропитания, каким был Александр в этот период. Невзгоды, болезни, мучительный голод и нестерпимая жажда, а также множество человеческих типажей, встреченных будущим писателем, казалось, могли превратить его в некое подобие бытописателя, каких в то время было немало. Но нет – они лишь закалили Грина в его неизбывной погоне за несбывшимся. В конце концов он сумел переработать все жизненные впечатления в нереальный волшебный мир своих рассказов и повестей. Но до этого было еще далеко.

Кто сказал, что море без берегов – скучное, однообразное зрелище?.. Нет берегов – правда, но такая правда прекрасна.
Александр Грин, «Бегущая по волнам», 1928

Автографическая повесть. ФРАГМЕНТ

«Боцманом на пароходе был тщедушный пожилой украинец с воровским и угодливым лицом, злое животное, не любившее учеников. Капитан, сравнительно молодой человек, мною забыт, но я хорошо помню двух матросов, учеников Херсонских мореходных классов — Врановского и Козицкого. Оба они были матросы первого класса, то есть рулевые; оба поляки, гонористые и вороватые.

Врановский носил матросскую одежду, а Козицкий, ранее плававший на английском пароходе, подражал англичанам: носил кепи, тельник под бушлатом и курил трубку; при выходе на берег надевал пиджачный костюм и узенький розовый галстук. Безусый, розоволицый, с голубыми навыкате глазами, он принадлежал к несколько «бабьей» породе, мне неприятной. С Врановским я сошелся близко.

Еще в Вятке я полюбил мелодию герцога из «Риголетто»: «Если красавица в страсти клянется…» Врановский умел, свернув бумажку трубочкой, искусно высвистывать на ней всякие вещи, особенно он любил «Если красавица…». Кроме того, Врановский кое-чему меня учил: как называются снасти, как вязать разные узлы, называл мне «технические» части судна, объясняя сущность ведения корабля по компасу.

Из остальной команды я помню двух братьев-нижегородцев, красивых людей великорусского типа, с мягкими русыми бородами. В качку, как ни странно, оба валялись больные морской болезнью, но их не рассчитывали.

Живое наследие Грина
ТЕПЛОХОД «АЛЕКСАНДР ГРИН»

Отдавая должное писателю и морскому мечтателю, в его честь назван трехпалубный речной пассажирский теплоход. Правда, для этого пришлось обидеть Александра Блока, чье имя он носил при спуске со стапеля в 1984 году. Долгое время корабль служил плавучей гостиницей на Москве-реке у Кранопресненской набережной. С 2012 года лайнер вернулся в круизный флот и выполняет рейсы по маршруту Москва – Санкт-Петербург – Москва; Санкт-Петербург – Коневец – Лодейное Поле – Кижи – Белозерск – Мышкин – Москва; Казань – Ульяновск – Самара – Болгар – Свияжск – Мариинский Посад – Нижний Новгород – Кинешма – Плес – Рыбинск – Москва. Теплоход способен принять 112 пассажиров. Его длина – 90,1 метра, ширина – 14,8 метра. Скорость хода достигает 22 км/час. Теплоход «Александр Грин» совершает рейсы и в 2025 году, в год 145-летия писателя.

Морская болезнь ужасно пугала меня. Я не знал, подвержен я ей или нет. Матросы в насмешку, надо полагать, советовали мне есть грязь с якоря, – будто бы помогает.

Я не раз упоминал о насмешках, об издевательстве. Кроме того, что на пароходах в отношении новичков существует этот вид спорта, – сказывалось, надо думать, внутреннее мое различие с матросами. Я был вечно погружен в свое собственное представление о морской жизни, – той самой, которую теперь испытывал реально. Я был наивен, мало что знал о людях, не умел жить тем, чем живут окружающие, был нерасторопен, не силен, не сообразителен.

Иногда, хлебнув чаю, я плевался: там была кем-то насыпанная соль или был брошен в чайную кружку полуфунтовый кусок моего же сахара.

Если по рассеянности я клал шапку на стол кубрика, – она летела в угол: неправильно класть шапку на стол.

Я относился серьезно, обидчиво не только к брани или враждебности, но и к шуткам, конечно, грубым, что вызывало удовольствие моих мучителей.

Подделываясь к команде, Врановский с Козицким всегда принимали сторону шутников.

Когда чистили «медяшку», то есть медные части судна: поручни, решетки люков, дверные ручки, боцман заставлял меня тереть и тереть без конца, хотя уже медь, что называется, горела. «Костью чис­ти, Гриневский», – говорил боцман. «Как костью?» – глупо удивлялся я. «Так три, чтобы мясо на руках до костей сошло».

При мытье палубы, которую растирали щетками, я подвергался как бы случайному обливанию из шланга и постоянным бранчливым замечаниям, что медленно мету палубу или слабо тру ее щеткой.

Однажды вечером, не имея спичек, я не достал их ни у кого. Надо мной пошутили: «Гриневский, прикури от лампадки» (перед иконой всегда горела лампадка). Не видя в том ничего особенного, я влез на стол и прикурил (икона висела на столбе, поддерживавшем палубу юта).

Тотчас же я получил удар в скулу. Это сделал боцман. Я кинулся на него с ножом, но был обезоружен матросами. Оказалось потом, что это было подстроено по уговору, и напрасно я кричал, что виноват тот, кто научил меня прикурить от лампадки, – боцман твердил. «Ты сам-то не понимаешь, что ли?»

Не прошло часа после моего появления на «Платоне», как боцман поставил меня на вахту у сходни. Нельзя придумать занятия легче для новичка, но мое самолюбие было задето, – я хотел работать как матрос, стать сразу матросом. О том я заявил старшему помощнику.

Тогда меня, после обеда, посадили на подвесную к борту доску, рядом с Врановским – соскребать железным скребком старую краску. Я с увлечением принялся за работу и устал как собака. На другой день мне пришлось убирать и мести в трюме, чистить «медяшку», мыть палубу, то есть работать как матросу. Кроме того, произошло так называемое «перетягиванье»: пароход подтягивали канатами, вручную, к другому месту мола.

По непривычности мои руки стали болеть, на ладонях появились водяные нарывы (мозоли). Пальцы плохо сгибались. Но хуже всего такого был послеобеденный отдых, он продолжался с 12 до 1 часу дня; этот час включал также обед, после которого властно тянуло ко сну. Короткий сон так морил и расслаблял, что с отвращением я начинал опять работать.

Скоро началась погрузка. Я был снова поставлен к сходне, но уже не жалел об этом, – единственно хотел бы я управлять лебедкой.

День проходил знойно, шумно. В 8 часов утра баковый колокол звонил к завтраку (он продолжался полчаса), в 12 – к обеду, в 1 час – на работу. В 6 часов вечера колокол звонил конец рабочего дня, двумя ударами.

Я хотел звонить в колокол, но мне не давали делать это, так как требовалась отчетливость сильного двойного удара по обоим краям небольшого колокола. Впоследствии пришлось звонить; однако не так хорошо, как другие».

Александр Грин, 1932