Вторая (после «Сильвии» Делиба (12+)) балетная премьера сезона — и снова погружение в античность с воспроизведением ее сложной модели мироустройства, где рядом с людьми действуют боги и подвластные им сущности. Но если в «Сильвии» постановщики сделали акцент на верхнем слое античного мира, Олимпе, то события «Орфея», как известно, происходят в нижнем — царстве Аида. Так что оба эти спектакля, где Мирошниченко выступает не только хореографом, но и автором либретто, можно рассматривать как дилогию.
И у «Сильвии» Делиба, и особенно у «Орфея» Стравинского — сложная сценическая судьба, которую словно пытаются выправить постановщики.
Получасовой трехчастный балет в двенадцати эпизодах Стравинский создал в 1947-м, продолжая свой знаменитый античный цикл — оперу «Царь Эдип (1927-й) и мелодраму «Персефона» (1934-й). Инициатива создания «Орфея» как второй части дилогии вместе с «Аполлоном Мусагетом» принадлежала американскому миллионеру и меценату Линкольну Кирстейну — Стравинский также стал автором либретто «Орфея» по «Метаморфозам» Овидия.
Для постановки пригласили Джорджа Баланчина с его частной труппой Ballet Society, которая после успешной премьеры обрела официальную поддержку и статус и стала называться New York City Ballet. И это был самый громкий успех сочинения. К партитуре балета и впоследствии обращались, включая спектакль Константина Боярского в МАЛЕГОТе в 1962-м, приуроченный к приезду Стравинского в Советский Союз. Но сегодня «Орфей» не идет на мировой сцене нигде, так что пермскую постановку уже назвали сенсационной.
В премьерной серии она выступает в составе балетного триптиха, который открывают вариации на тему рококо для виолончели с оркестром Петра Чайковского (постановка Мирошниченко 2011-го, возобновление 2020-го), а завершает премьера минувшего сезона Ultima Thule на музыку Владимира Раннева «20 вариаций» для симфонического оркестра в хореографии Славы Самодурова. То есть проект охватывает три столетия отечественной музыкальной сцены, где Стравинский (и Мирошниченко) отвечают за ХХ век.
И это не советский драмбалет и уж тем более не пик виртуозной техничности конца столетия, когда балетные трюки стали нанизываться один на другой и рождать новые комбинации. «Орфей» Мирошниченко в сценографическом решении Альоны Пикаловой и Татьяны Ногиновой (костюмы) — ностальгический привет эпохе Дягилевских сезонов, где все время мелькают вольные цитаты то из Михаила Фокина, то из Баланчина и даже из Брониславы Нижинской.
Танец, нарочито лишенный лапидарности и сложных па, густо разбавлен позам, простертыми руками, шествиями Орфея (Кирилл Макурин) и Гермеса (Артем Мишаков), однообразными колыханиями пепельно-дымчатых душ Ахерона и кровожадными пассами вакханок.
Несколько выделяется из этого «дягилевского полотна» (так хочется в нем задержаться!) партия Эвридики (Булган Рэнцэндорж), задача которой — никак не коммуницировать с Орфеем и вообще держаться подальше. Пара коротких вариаций — и прозрачная Булган исчезает в доли секунды, словно подхваченная невидимым дуновением.
И, конечно, самая сильная сторона спектакля — сценография. Смотришь на это лазурное чистое небо за развесистым деревом (световая партитура — Алексей Хорошев), оттеняемое лирами, тирсами, белоснежными хитонами, золотыми костюмами Аида и Персефоны в стилистике Густава Климта, и думаешь — да-с! — сто лет назад и солнце было ярче, и трава зеленее, и Дягилев наш Сергей Павлович (а чей же еще?) — большой молодец, что достал из сундуков и перелицевал эту античность так, что носится до сих пор.
Предваряя премьеру, музыкальный руководитель и дирижер Владимир Ткаченко много говорил о партитуре Стравинского, сравнивая ее со звуковым кристаллом, подчеркивая отточенность формы, лаконичность и строгость письма. Созданный на излете неоклассического периода «Орфей» демонстрирует не столько тончайшую музыкальную ткань, сколько ее мелодическую аморфность, которая не могла не отразиться на танце.
Мир мертвых, куда спускается Орфей, чтобы спасти возлюбленную, все-таки значительно выразительнее мира живых. Здесь и красивый лирический дуэт Орфея и Эвридики, которых словно бы разделяет невидимая стена. Здесь групповые многофигурные «пирамиды» душ, напоминающие чудовище-облако, и оргия вакханок, терзающих Орфея копьями.
По словам Алексея Мирошниченко, он ставил «Орфея» не столько о любви, сколько о творчестве и стремлении творца (поэта) проникнуть за границу очевидного, приподнять завесу неизведанного, нащупать невидимую связь между мирами, которые на самом деле составляют единое целое. Поэтому один из главных героев спектакля Гермес — коммуникатор, посланник богов, проводник, образ измененного сознания и вдохновения.
Читается ли этот нарратив? Наверное, да, но лишь еле уловимым подтекстом. Чудесная мысль — сделать премьерный «Орфей» центральным событием балетного триптиха, где все сработало на идею — и строгий лаконичный Чайковский в Вариациях на тему рококо, и ультрасовременный Владимир Раннев, которого броско и остроумно перевел на пластический язык Слава Самодуров в постановке Ultima Thule. И вот здесь поклонников contemporary dance ждал сюрприз, который состоял в том, что этот балет выглядел в тройчатке в разы лучше, чем на премьере в минувшем сезоне. Прямо засверкал, как упомянутый постановщиками кристалл, добавив первым двум спектаклям перспективы и воздуха будущего, который так нужен сегодня именно балету.
