Нушрок (Коршун) из спектакля Пермского ТЮЗа отсидел 10 лет за встречу с фюрером — Звезда

Нушрок (Коршун) из спектакля Пермского ТЮЗа отсидел 10 лет за встречу с фюрером

2020 , 11:30

Справка Zwezda.su
Родился Николай Николаевич Гусс в 1914 году. В возрасте 19 лет был зачислен в труппу Ульяновского театра драмы. После войны оказался под следствием и отбыл 10-летний срок наказания. А с 1961 года он – актёр Кизеловского театра, с 1963 года – актёр и режиссёр Лысьвенского театра, с 1973 года – актёр Пермского ТЮЗа. В столице Прикамья жил на улице Полины Осипенко, д. 61, кв. 83 – умер в 2004 году. Уже на следующий год после прихода Николая Гусса в ТЮЗ жизнь театра ознаменовалась премьерой спектакля «Королевство кривых зеркал», где у Гусса была практически заглавная роль – Министр кривых зеркал Нушрок (Коршун).

Сергей Журавлёв,
журналист, ветеран газеты «Звезда»

К юбилею театра я написал письмо старшему специалисту отдела развития Пермского ТЮЗа Алле Гуриной, о том как пермский актёр побывал в фашистском логове и видел Гитлера…

Всего-то полвека назад сошел я с ленинградского поезда на Перми Второй, чтобы, миновав на грохочущем трамваишке черные заборы и покосившиеся деревянные домишки на улице Ленина, добраться до перекрестка с улицей имени другого гиганта мысли и подняться по будущей Сибирской до редакции «Молодой гвардии».

А потом и до бывшей пересыльной тюрьмы, приютившей и кукол, и тюзовцев. Подрядившись после университета на временную работу в местной «молодушке», не думал, что пробуду в этом неуютном, разбросанном на сто деревень городе, казалось, состоящем из одних плывущих в грязь окраин, всю свою, не очень толковую жизнь.

Здесь, как ракушками, мой житейский кораблик стал обрастать встречами и знакомствами с невероятно притягательными, глубокими и добрыми пермяками. И вот уже якорьками интересных сюжетов зацепился я за уральские камушки чужих судеб.

Чем-чем, а уж этим разнообразием Пермь была невероятно богата и доступна моим любопытствующим ушам и глазам – сначала репортера «МГ», потом «завнаукой» в «Звезде», потом – главного редактора безвременно почившей «вечёрки»…

Что-то из этих россыпей ушло на полосы газет, в сценарии телефильмов, на страницы книг. Но многое (по разным причинам) просто осело в дальнем секторе стареющей памяти, лишь изредка возникая случайными сполохами и, к сожалению, быстро проходящим желанием вернуться к тем обрывочным записям, как бы оживить образы людей, с которыми был когда-то на одной – самой короткой - волне.

К тому же, новое время жестко и определенно поставило убийственный для пишущего человека вопрос – «А кому теперь всё это надо?»…

Не высунулся бы и сейчас, но, уважаемая Алла Матвеевна, подкупила меня скорость, с какой Вы – собиратель прошлого – откликнулись на предложение пополнить 55-летнюю историю моего любимого и близкого театра мало исследованным фрагментом: артисту Николаю Гуссу довелось «ручкаться» с ненавистными руководителями германского рейха.

Согласитесь, сюжет для нас, уральцев, редкий: мы с оккупацией не сталкивались, от проблем коллаборационизма в годы войны далеки. Да и не модно было такими темами провинциальной печати заниматься. Тем более, либеральные 60-ые уже закончились…

В редакции тогда испуганно шептались о каком-то только что имевшем место в пермском суде «воробьевском процессе» – вроде как расправой над «диссидентами». Понятно, что очерк о судьбе юноши, встречавшимся в разгар Отечественной войны с руководителями третьего рейха, вряд ли встретил бы одобрение у учредителя газеты МГ – обкома комсомола.

Да и внутренний «цензор» мне подсказывал, что такая публикация могла бы в то время, скорее, навредить актёру. А потому не стал я, уважаемая Алла Матвеевна, искать откровениям Николая Николаевича документальные подтверждения, запросы в прокуратуру отправлять, автобиографию Гусса из театрального архива доставать, свидетелей искать – то есть, совершать обычные профессиональные действия.

Теперь предлагаю осуществить это Вам или новому поколению газетчиков. В конце концов, не всё же им «информационным обслуживанием» заниматься, по Интернету крохи собирать, да о доходной «джинсе» мечтать.

Импульсом поиска, возможно, станут эти «пунктирные» строки: сразу скажу, вовсе не претендующие на абсолютную достоверность.

Однажды, уже занимаясь колумнистикой в «Звезде», упомянул я по какому-то поводу историю, рассказанную Гуссом: это единственная, наверное, публикация о тех событиях. Случилось это уже после кончины артиста в начале двухтысячных.

Откликов на ту «прямую речь» не последовало.

С юбилеем вашего ( и нашего) театра! Посылаю, что еще помню о Гуссе…

Ваш Сергей Журавлев.

ЛИБРЕТТО ОПЕРУ

…Примерно так можно было бы назвать анонимки, поступившие в пермские «инстанции»: доводим, мол, до вашего сведения, что некоему фашистскому наймиту почему-то доверили воспитывать молодежь Пермской области.

В спектакле театра юного зрителя («Я вижу солнце» по повести Думбадзе) роль наставника, благословляющего советского юношу-грузина на службу в Красную Армию, исполняет артист Николай Гусс, ранее отбывавший длительный срок наказания за сотрудничество с германскими фашистами на временно оккупированной территории СССР и в рейхе.

О каком, мол, «патриотизме» может вещать со сцены советского театра человек, пожимавший руку Геббельсу?!

И, конечно, «от лица общественности» выражалось в анонимных посланиях негодование по поводу политической незрелости руководителей театра и невнимания органов культуры к подобным «фактам недостатков в подборе идейных кадров». Следует, мол, убрать имя предателя Родины с афиш пермского театра юных зрителей…

Вот такого содержания поступили письма в соответствующие пермские «инстанции». Отдел пропаганды обкома партии с коллегами по культуре запросили «кого следует» и получили от чекистов внятный ответ.

Мол, данный гражданин, за своё прошлое срок отбыл, в правах не поражён, настроен патриотически, даже с негодованием отверг попытки провокаторов из ФРГ пригласить его, этнического немца, имеющего заслуги перед Германией туда на жительство.

Поведал мне об этом не только знакомый инструктор отдела пропаганды ОК КПСС, но и режиссер Боря Скоморовский, с которым я тогда сдружился. Он ставил в то время в ТЮЗе «Проделки Скапена», запомнившиеся мне одиноким полетом пустых качелей на опустевшей в финале сцене.

Удивительно похожий на французского актера Пьера Ришара, смешливый и открытый Борис, ухитрившийся в 60-ые поставить в Москве спектакль «Один день Ивана Денисовича», был со скандалом сослан из столицы в периферийные театры России. Он рассказывал смешные истории о лысьвенском театре, о Челябинском ТЮЗе (ходила легенда, что в поставленном им там премьерном «Золотом ключике» несчастного Буратино хватали в «стране дураков» злые «псы» с синими погонами КГБ).

Мне в те годы удалось сблизиться с очень благожелательными сотрудниками управления кинофикации, и не только самому проникать на предварительные «закрытые» просмотры фильмов-новинок, но и приглашать в маленький просмотровый зал на Пионерской улице Бориса.

Смотрели «зарубежку», Тарковского, Мотыля… Так однажды и обнаружилось, что жена Верещагина Настасья из «Белого солнца…» – актриса Раиса Куркина – вторая супруга Бори Скоморовского, причём, занявшая в его сердце и паспорте место не кого-нибудь, а дочери знаменитого народного артиста СССР Василия Качалова актрисы Ольги Пыжовой, на которой он был женат первым браком. Впрочем, обычно словоохотливый мой друг о московской жизни и своих женах рассказывал не очень охотно…

Как-то летом, после очередного премьерного сеанса, соответственно запасшись портвейном, мы, взяв третьего (как выяснилось, художника по профессии), зашли к Борису Александровичу, благо его квартира в «тюзовском» доме на Осипенко была совсем рядом с Пионерской.

Боря тогда был женат на красавице и умнице Наталье: её – ведущего искусствоведа – знали и ценили в Перми очень многие. Она, к счастью нашей нетрезвой компании, тогда находилась в экспедиции. И мы, стараясь не очень досаждать своим гомоном приболевшей рыжеволосой Юленьке – их дочери, повели под ядовитый портвейн нескончаемый спор о «правде в искусстве»…

В разгар застолья зашел сосед. На театральном языке я назвал бы его «благородный отец» – амплуа это очень шло «Николаю Николаевичу», как он представился.

Ничто так не сближает как крепкое вино в теплый летний вечер. Я еще оставался во многом питерским «юношей свободных взглядов», как отметил новый гость после часу разговоров и нескольких моих сентенций, очевидно, ставших для него своеобразным паролем на доверие.
Ход «культурной» беседы нарушил Боря:

- А ты знаешь, что Николай Николаевич встречался с Гитлером?!

Осоловевший художник вскинулся:

- Ну, ребята, вы даёте! Я пошёл уже… Спасибо компании…

Удержусь от соблазна попытаться воспроизвести в подробностях рассказ актёра Николая Гусса. Время постепенно стёрло в моей памяти названия городов, имена лиц, часть событий, о которых, постепенно увлекаясь, он повествовал.

«Судьба не поддается пересказу»…
Но, как сказал поэт, «можно жизнь пересказать»…

Для меня в тот вечер приоткрылась, полная боли и страданий, и, наверняка реальная для «роковых-сороковых» история юноши, увлеченного искусством и попавшего с гастрольной труппой в июне 41-го в приграничный украинский городок.

Наступление немцев было стремительным. Никому в городке не было дела до приехавших чужих артистов, об эвакуации даже речь не шла.

Так Николай и труппа оказались в оккупации.

Время шло. Надежды на скорое освобождение территории советскими войсками таяли с каждым месяцем. Случайные приработки и походы за едой в ближние сёла прокормить не могли.

Но в это время немцы в тылу уже озаботились созданием концертно-театральных бригад, призванных работать на германскую пропаганду. (Как фольксдойче, Николай Гусс, очевидно, попал в поле зрения «Винеты» или другого имперского учреждения идеологической направленности).

Ему поручили собрать артистическую труппу для обслуживания воинских подразделений, формировавшихся в том числе и из местного украинского населения, а также из многочисленных лагерей, где содержались наши военнопленные.

Именно там и пополнялась исполнителями концертная бригада. Из строя выкликались музыканты, танцоры, чтецы… Как и слесари, каменщики, ювелиры они выходили из шеренги пленных, получали работу от оккупационных властей.

Сегодня мы можем более спокойно и основательно судить об этом вынужденном сотрудничестве, хотя никогда не можем простить осознанное и злобное предательство. Но… даже сын знаменитой советской актрисы, известный актёр Всеволод Блюменталь-Тамарин добровольно пошедший на сотрудничество с фашистами, был в начале 90-х реабилитирован российским правосудием как «жертва обстоятельств и репрессий».

А ведь он ставил в Киеве памфлетные антисоветские спектакли, пародировал по германскому радио голос Левитана, призывая выступать против советской власти.

И он был прощен. Как и сотни других служителей муз, оказавшихся в окружении, на вражеской территории, и вынужденных исполнять по заказу чужих солдат песенки про Лили Марлен. Кто-то сразу после войны, кто-то после отбытия наказания.

…Явно волнуясь, наблюдая – верим ли? – Николай Николаевич торопился сказать о самом главном: спустя какое-то время, на него вышли руководители местного подполья. По словам Гусса, ему стали поручать «извлечение» из лагерей определенных военнослужащих из числа пленных для организации партизанского движения.

Он, по предварительному условию с подпольщиками, выкликал «аккордеониста», «гримёра» или «чтеца». Выходили изможденные люди, получали соответствующий аусвайс и… возможность влиться в ряды сопротивления врагу…

Почему же это участие руководителя концертной бригады в подпольной борьбе не зачла тройка Военного трибунала?

Оказавшись к концу войны на Западе, Николай долго и упорно стремился выехать на Родину. Кружным путём, через несколько стран, он вернулся в Россию, не ведая, что теперь ему грозит клеймо не только «пособника фашистов», но и «агента иностранной разведки».

Все его попытки убедить следователей на фильтрации найти свидетелей из подполья разбились о неумолимое и фатальное: «таковых в живых нет!»

Самой важной «уликой предательства» для «тройки» судей, стало, по мнению Гусса, его участие в имперском совещании «полезных фольксдойче». В разгар войны ведомство Геббельса было озабочено привлечением «полезных» русских, татар, украинцев и представителей других народов СССР в качестве рупоров антисоветской, антисталинской агитации.

Молодого, талантливого артиста Гусса привезли в Берлин.

«На третий день нам сказали, что состоится важное событие…»

Николай Николаевич не стал упирать на детали: мол, просто вошли в зал две шеренги черных мундиров, появился со свитой Геббельс и какой-то невзрачный человек в сером, он обошел ряд «семинаристов», вяло пожимая им руки.

… «Семинар» и рукопожатие обеспечили десять лет лагерей. К тому же, острый на язык Гусс, не ожидавший на Родине таких огульных и суровых репрессий, столкнувшись с явным нежеланием разобраться в его судьбе, едко ответил на реплику военного прокурора: «а ведь вы, молодой человек, могли бы стать героем Советского Союза!..»

- А вы сами, гражданин полковник, стали героем?

… В лагерях он не раз вспомнит эту свою дерзость и свое отчаяние: все надежды на снисхождение и справедливость рухнули.

Десять лет «от звонка до звонка». Но, видно, какая-то проверка показаний артиста состоялась, и было что-то смущающее следователей в «деле Гусса»: даже суровые органы не стали препятствовать после освобождения его работе в Лысьвенском театре, где он поставил запомнившуюся местным театралам «Мораль пани Дульской».

И не сняли его имя с афиш Пермского ТЮЗа, где он служил верой и правдой многие годы.

Но об этом расскажут те, кто знал его лучше и ближе.

Если захотят.

Если поймут, что в страшные годы войны случалось разное…

Опубликовано с согласия автора. Использован коллаж Юрия Токранова из фото с сайта ТЮЗа и ресурса kino-teatr.ru.



Новости Mediametrics: