Александр Грин провел в Петербурге в общей сложности пятнадцать лет, в первый заход с 1906 по 1910 – по фальшивому паспорту на имя Алексея Мальгинова, с 1913 по 1924 годы уже как писатель, общаясь с питерской богемой, регулярно печатаясь в еженедельных журналах и получая по 60-70 рублей за публикацию.
СВАДЬБА ПАРИЕВ
Постоянный и довольно высокий доход позволял писателю вести свободный образ жизни – поездки, рестораны, развлечения. Он был азартен, но картежных игр избегал, предпочитая так называемую «мазу» – чтоб деньги за него ставил кто-то другой.
Однажды таким способом он выиграл огромные деньги, и на пару с выигравшим устроил… свадьбу. Не свою – а коридорного Вани Анфилова и непутевой проститутки Маньки Сматохи. Пару обвенчали в Вознесенской церкви на Невском проспекте, пели для них дорогие певчие из Александро-Невской лавры. Огромная церковь была набита представителями петербургского «дна», на которых не смел шикнуть даже дьякон – ведя себя соответственно солидной сумме, полученной от устроителей свадьбы.
Под пирушку на 100 персон был снят просторный трактир под названием «У Липатыча» на Боровой улице. Подружек невесты той же профессии, всех нищих и блатных обслуживали официанты во фраках и белых перчатках. Порядок блюли двое городовых, получивших инструкцию не пускать сюда посторонних – то есть «чистую» публику.
Жених и невеста сидели во главе стола. Маньку нарядили в белое газовое платье, которое лично выбрал и оплатил ей сам Александр Степанович. Рядом с ней стоял большой букет белых цветов померанцевого дерева – флердоранжа, что в свадебном обряде является символом девственности.
Жених был во фраке с галунами и большими медными пуговицами с буквой «Л» – от названия меблированных комнат «Лиссабон», где он работал.
Гости танцевали бальные танцы, четыре баяниста играли по очереди без перерыва. Устроители были посаженными отцами, и видимо чувствовали себя как на придворной шутейской свадьбе. Тем самым Грин подтвердил, что не только его герои, но и он сам умеет «делать чудеса своими руками». Эту невероятную историю описал в своих воспоминаниях приятель Грина по жизни в Петербурге журналист Николай Вержбицкий.
А вот портрет писателя того времени, который оставил Иван Соколов– Микитов – тоже товарищ Грина по Петербургу: «Сухощавый, некрасивый, довольно мрачный, он мало располагал к себе при первом знакомстве. У него было продолговатое вытянутое лицо, большой неровный, как будто перешибленный, нос, жесткие усы. Сложная сетка морщин наложила на лицо отпечаток усталости, даже изможденности. Морщин было больше продольных. Ходил он уверенно, но слегка вразвалку. Помню, одной из первых была мысль, что человек этот не умеет улыбаться».
АНТИТЕХНОКРАТ
В первый период жизни Грина в Петербурге произошло одно событие, которое повлияло на начинающего писателя. В апреле-мае 1910 года проходила Первая Всероссийская авиационная неделя – смотр достижений русской авиации. В соревнованиях участвовали летчики из Франции, Бельгии, Германии, Швейцарии, и даже одна летчица.
Соревнования на ипподроме посетили 160 тысяч человек, все пришли в восторг от технического чуда – аэроплана. И только один зритель был в ярости – Александр Грин. Для него полеты на аэроплане выглядели, как вызов извечной человеческой мечте о свободном парении в небесах. Как позднее выяснилось, технический прогресс был абсолютно чужд писателю.
Позднее он напишет роман «Блистающий мир» – где герой будет летать самостоятельно без всяких конструкций. Поэтому говоря о фантастике Грина, придется вычеркнуть из нее определение «научно-техническая». Не меньший ужас вызывали у Грина и автомобили.
Став капитаном, не сбивайтесь с пути и никого не слушайте
Александр Грин, 1917 г.
Санкт-Петербург тогда был не только столицей империи, но и центром технического прогресса. И именно здесь был написан рассказ «Серый автомобиль», где непредсказуемость этого феномена инженерной мысли приобретает мистическую окраску. Однажды Грину предложили съездить на большой завод, чтобы описать ударный труд. Писатель отказался, сообщив, что его «тошнит от техники». Он до конца жизни сторонился «всех этих шестеренок и подшипников».
ПЕТЕРБУРГСКИЕ АДРЕСА ГРИНА
Впервые в Петербурге Александр Грин оказался в возрасте 26 лет, а покинул его, когда ему минуло 40. Город, вдохновлявший многих русских писателей, оказал влияние и на творчество Грина. В Петербурге рождаются лучшие вещи писателя: «Крысолов», «Блистающий мир», «Ассоль». Петербургские адреса Александр Степанович менял часто. Сначала – Васильевский остров, в лучшие времена Невский проспект.
В январе 1919 года, благодаря заботам Горького, Грин переехал в дом барона Гинцбурга. Здесь помещалось «Общество деятелей художественной литературы», и его соседями стали известные литераторы Федор Сологуб, Александр Блок, Корней Чуковский. В это голодное время проще было держаться вместе: дрова и скудные пайки делили на всех.
Грин пробыл там недолго – его призвали в Красную армию, в караульную роту. Вскоре он заболел тифом, и был отправлен в Петербург, в лазарет. И тут ему вновь помог Горький – достал для писателя мед и лекарства.
А после устроил Александра Степановича в Дом искусств, который размещался в знаменитом доме банкира Елисеева, на углу Мойки и Невского проспекта.
У творческой интеллигенции там была возможность питаться в столовой, делились они не только за столом, но и на творческих встречах. В этом доме 8 декабря 1920 года на одном из литературных вечеров Грин прочел «Алые паруса», сообщив, что писал свою феерию пять лет. В Петербурге Грин встретил свою вторую жену – Нину Николаевну Миронову. С ней он поселился на Пантелеймоновской улице в доме 11.
Лето семья проводила на даче в пригородном поселке Токсово. Начало 20-ых годов для писателя складывались удачно, гонорары позволили им с женой переехать в собственную квартиру, где позже были написаны лучшие рассказы и повесть «Золотая цепь». Позже Грин скучал по Петербургу, но никогда уже сюда не возвращался.
СЕРЫЙ АВТОМОБИЛЬ
Фрагмент рассказа
... Не прошло двух минут, как серый автомобиль начал налетать издали, – ко мне, готовому принять последний удар.
Я чувствовал, что бессилен пошевелиться. Я был неподвижен, распластан, был как сама дорога. Твердой воображенной улыбкой встречал я приближение свистящих колес. Смерть – вместо солнечной, живой пропасти ликующего бессмертия – уже тронула мое лицо светлой косой луча, протянутого наползающим фонарем, – как вдруг эта железная кошка, несущаяся наперерез моего тела, застукала глухим громом, свернула и остановилась.
Из нее выбежали четверо, подняли меня и перенесли на сиденье. Лишь двинув рукой, я тотчас сполз с него, перестав видеть, почти перестав слышать, – казалось мне, что глубоко под землей рвут толстый брезент.
Я очнулся в высокой небольшой комнате, с подозрительной тишиной вокруг и с глухой дверью. Дотронувшись до головы, я почувствовал, что она забинтована. Увидев провод звонка, я нажал кнопку.
Дверь открылась, и появился человек, которого я видел, несомненно, первый раз в жизни. Он был плотен и прям, с решительным, квадратным лицом и неприятно ясным взглядом, через очки. Его покровительственная улыбка, очевидно, относилась ко мне, так как моя беспомощность и моя слабость были ему приятны.
– Кто бы вы ни были, – сказал я, – ваша обязанность немедленно объявить мне, где я нахожусь.
– Вы в квартире доктора Эмерсона, – сказал он, – я – Эмерсон. Лучше ли вам теперь?
– Меня похитили, – ответил я таким тоном, чтобы было ясно мое желание прежде всего знать, что произошло за время беспамятства. – Кто вы – друг или враг? Зачем я приведен сюда?
– Я вас прошу, – сказал он с удивительной невозмутимостью, – быть совершенно спокойным. Я друг ваш; мое единственное желание – как можно скорее помочь вам выздороветь.
– В таком случае, – и я встал, свесив с кровати ноги, – я немедленно ухожу отсюда. Я достаточно здоров. Ваши действия будут известны королевскому прокурору.
Он тоже встал и позвонил так быстро, что я опоздал схватить его за руку. Немедленное появление трех рослых людей в белых колпаках и передниках заставило меня откинуться на подушку в прежней позе – сопротивление четверым было немыслимо.
Лежа, я смотрел на Эмерсона с отчаянием и негодованием.
– Итак, вы в заговоре со всеми другими, – сказал я, – хорошо, – я бессилен. Уйдите, прошу вас.
– О каком заговоре говорите вы? – спросил он, делая знак людям выйти. – Здесь нет никакого заговора; вам предстоят лечение и отдых.
– Вы притворяетесь, что не понимаете. Между тем, – и я описал рукой в воздухе круг, – дело идет о заговоре окружности против центра. Представьте вращение огромного диска в горизонтальной плоскости, – диска, все точки которого заполнены мыслящими, живыми существами. Чем ближе к центру, тем медленнее, в одно время со всеми другими точками, происходит вращение. Но точка окружности описывает круг с максимальной быстротой, равной неподвижности центра. Теперь сократим сравнение: Диск – это время, Движение – это жизнь и Центр – это есть истина, а мыслящие существа – люди. Чем ближе к центру, тем медленнее движение, но оно равно по времени движению точек окружности, – следовательно, оно достигает цели в более медленном темпе, не нарушая общей скорости достижения этой цели, то есть кругового возвращения к исходной точке.
По окружности же с визгом и треском, как бы обгоняя внутренние, все более близкие к центру, существования, но фатально одновременно с теми, описывает бешеные круги ложная жизнь, заражая людей меньших кругов той лихорадочной насыщенностью, которой полна сама, и нарушая их все более и более спокойный внутренний ритм громом движения, до крайности удаленного от истины. Это впечатление лихорадочного сверкания, полного как бы предела счастья, есть, по существу, страдание исступленного движения, мчащегося вокруг цели, но далеко – всегда далеко – от них. И слабые, – подобные мне, – как бы ни близко были они к центру, вынуждены нести в себе этот внешний вихрь бессмысленных торопливостей, за гранью которых – пустота.
Меж тем, одна греза не дает мне покоя. Я вижу людей неторопливых, как точки, ближайшие к центру, с мудрым и гармоническим ритмом, во всей полноте жизненных сил, владеющих собой, с улыбкой даже в страдании. Они неторопливы, потому что цель ближе от них. Они спокойны, потому что цель удовлетворяет их. И они красивы, так как знают, чего хотят. Пять сестер манят их, стоя в центре великого круга, – неподвижные, ибо они есть цель, – и равные всему движению круга, ибо есть источник движения. Их имена: Любовь, Свобода, Природа, Правда и Красота. Вы, Эмерсон, сказали мне, что я болен, – о! если так, то лишь этой великой любовью. Или...
Взглянув на скрипнувшую дверь, я увидел, что она приоткрылась. Усатое, хихикающее лицо выглядывало одним глазом. И я замолчал.
Эту рукопись, с вложенным в нее предписанием к начальнику Центавров немедленно поймать серый автомобиль, а также сбежавшую из паноптикума восковую фигуру, именующую себя Корридой Эль-Бассо, я опускаю сегодня ночью в ящик для заявлений.
Александр Грин, 1923-1925
Живое наследие Грина
ВИРТУАЛЬНО О ГРИНЕ
Несмотря на то, что Грин прожил в Петербурге треть своей жизни, здесь его впервые напечатали, родился его псевдоним, были написаны произведения, принесшие ему славу, гриновских мест в городе на Неве практически нет. В 2014 году на карте города появился бульвар Александра Грина. А в 2018 Светлана Бурдина, автор книги «Петербургская гавань Александра Грина», вышедшей в 2021 году в издательстве «Коктебель», основала виртуальный музей памяти писателя. Он называется «Северная Гринландия» и располагает фотографиями и воспоминаниями людей, которые знали писателя лично, публикует информацию о прообразах героев его произведений, а также сборник цитат Грина, стихов о Грине и исследования о его творчестве. Помимо социальных сетей и сайта, музей проводит выставки в библиотеках города и других культурных институциях.
