«Здесь плясала смерть, но нам всего дороже окровавленный кусок родной земли» – пермские поэты о Великой Отечественной

Стиль Владислава Занадворова отмечал сам Константин Симонов. Талант поэта бережно опекали Александр Спешилов и Клавдия Рождественская – «патриарх» и «мама» пермской литературы. Однако в полной мере раскрыться творческому дару Владислава Занадворова (1914–1942) помешала грянувшая Великая Отечественная.

Ускоренные трехмесячные командирские курсы, «кубарь» младшего лейтенанта на петлицу – и вперед… Только вперед, потому что над фронтами Великой Отечественной уже витал грозный в своей неотвратимости приказ №227 (известный в историографии как «Ни шагу назад!»). Занадворов и не собирался отступать. А в редкие минуты затишья – за счет сна и отдыха – Занадворов продолжал писать стихи.

«При всем желании, в любой обстановке я не могу оторвать своего сердца от литературных дел», – умещая бумагу на винтовочном ложе, писал он своему другу Борису Михайлову – председателю пермской писательской организации.

Смятый бруствер. Развороченное ложе.
Угол блиндажа. Снаряды все смели.
Здесь плясала смерть, но нам всего дороже
Окровавленный кусок родной земли.

Лейтенант-минометчик, воевавший в самом пекле Сталинградской битвы. А ведь ему предлагали пойти работать на завод, что обеспечило бы бронь. Но своей матери он твердо ответил: «Если мы все пойдем на заводы, то кто же пойдет на фронт?»

О последнем бое лейтенанта Занадворова скупо, без травмирующих душу подробностей, написали однополчане его жене: «Уважаемая Екатерина Павловна! Ваш муж Занадворов Владислав Леонидович погиб в наступательном бою 27 ноября 1942 года».

Поэт пал в лермонтовские двадцать восемь.

Ты не знаешь, мой сын, что такое война!
Это вовсе не дымное поле сраженья,
Это даже не смерть и отвага. Она
В каждой капле находит свое выраженье.
Это изо дня в день лишь блиндажный песок.
Да слепящие вспышки ночного обстрела;
Это боль головная, что ломит висок;
Это юность моя, что в окопах истлела;
Это грозных, разбитых дорог колеи;
Бесприютные звезды окопных ночевок.
Это кровью омытые письма мои.
Что написаны криво на ложе винтовок;
Это в жизни короткой последний рассвет
Над изрытой землей. И лишь как завершенье –
Под разрывы снарядов при вспышках ракет
Беззаветная гибель на поле сраженья.

Это последнее стихотворение Владислава Занадворова написано маленькому сыну.

А вот Алексея Решетова (1937–2002) постигла участь миллионов советских детей, на чье детство пришлась Великая Отечественная. В 1945 году повзрослевший Алёша с братом и бабушкой, Ольгой Александровной Павчинской, воспитывавшей их в течение пяти лет, прибыли после трехмесячного пути из Хабаровска в Березники Молотовской области.

Это глубокий тыл, но там было множество бараков для мобилизованных трудармейцев и пленных немцев. Решетовы ютились в одном из таких бараков. К воспоминаниям о своем детстве Алексей Решетов обращался всю жизнь – как в стихах, так и в своем самом знаменитом прозаическом произведении – повести «Зёрнышки спелых яблок» (1963).

В Березниках Алексей Решетов окончил горно-химический техникум, получил специальность горного электромеханика и более двадцати пяти лет, с 1956-го по 1982 год, проработал в шахте Первого рудоуправления калийного комбината (ныне это ПАО «Уралкалий»). Уже в наши дни на здании рудоуправления была установлена мемориальная доска.

В 1987 году поэту было присвоено звание почетного гражданина города Березники. Алексей Львович и похоронен в Березниках, это было его последней волей. В 2005-м в городе ему был открыт памятник.

***
Я помню: с тихою улыбкой
Скрипач, что на войне ослеп,
Водил смычком над тёмной скрипкой,
Как будто резал чёрный хлеб…

***
В войну количество волков
Намного возросло,
Поскольку множество стрелков
Из сёл на фронт ушло.
Как госпитальных коек бязь,
Был смят повсюду снег,
И волки шастали, боясь
Лишь бабьих красных век.

ПИСАРЬ
Фиолетовым школьным пером
Он cтрочит и строчит похоронки
(И не вырубить их топором,
И у вдов не глаза, а воронки).
Тяжело сообщать о беде,
Словно сам ты виновен в несчастье,
Лучше вымокнуть в полой воде
Или пальцы оставить
в санчасти.
Поскорей бы покончить
с войной
И вернуться в родимые дали
В скромном звании «крысы штабной»
При контузии и при медали.

БАБА ОЛЯ
За окошком вечер зимний.
Сорок третий год.
И стучит машинка «Зингер» –
Баба Оля шьёт.
Шьёт соседке-продавщице
Платье кимоно.
За работу будет пища –
Хлеб или пшено.
Слабо греет керосинка –
Пальцы сводит хлад.
Но стучит машинка «Зингер» –
Внуки есть хотят!
Крест. Могильные былинки.
Тьма средь ясных дней.
Но стучит машинка «Зингер»
В памяти моей.

ТИШИНА
Шёл дымок от гильз ещё покуда
Снег шипел. И вдруг – пришла она,
В дни войны, похожая на чудо,
Хрупкая такая тишина.
И совсем по-мирному нежданно
Зазвенел солдатский котелок,
И совсем нежданно на поляне
Кто-то ясно разглядел цветок.
Кто-то, улыбнувшийся устало,
Пожалел – и не сорвал цветка,
Будто это тишина стояла
На зелёной ножке стебелька.

ПАМЯТЬ
Горите, флаги красные, горите!
Я с детства помню слезы ранних вдов,
Заиндевевший громкоговоритель
И снег в морщинах сбившихся платков.
Я помню, как сирена завывала,
Я помню хруст оконного стекла.
Гремели взрывы...
В печке остывала
Зола позавчерашнего тепла.
И умещались двести хлебных граммов
На сводке с фронта в двадцать строгих строк.
И первоклассник худенький упрямо
– Мы не рабы! – заучивал урок.

Подготовил Максим Шардаков