Уральские похождения Александра Грина: рассказываем, как он искал золото и себя на Урале

23 августа 2025 года исполняется 145 лет со дня рождения писателя Александра Грина. Мы продолжаем наш проект «Дорогами мечты», посвященный этому представителю Серебряного века.

Будущему писателю 19 лет, но он уже неисправим! Решил поймать удачу за хвост, быстро разбогатеть и больше не нуждаться.

БЕЗ ПОМОЩИ ДИАСПОРЫ

Для этого Гриневский отправился на Урал, в соседнюю с Вятской Пермскую губернию. «Там я мечтал разыскать клад, найти самородок пуда в полтора, – вспоминал Александр Грин. – Отец дал мне три рубля. На мне были старые валенки, подшитые кожей, черные ластиковые штаны, старая бумазейная рубашка, красная, с черными крапинками, теплый пиджак из верблюжьей шерсти, подбитый беличьим мехом и шапка из бараньего меха. Я ничего не нес и ни на что не надеялся».

Правда, у юноши было еще и письмо к земляку его отца – бывшему ссыльному поляку Антону Ивановичу Ковальскому. Его сын Валерий был владельцем небольшого мясоперерабатывающего завода, магазина по продаже колбасных изделий и доходного дома (угол Покровской (Ленина), 34 и Сибирская, 6). Ковальский охотно предоставлял своим соотечественникам квартиры, сдавал им помещения в аренду. В частности, на втором этаже здания находился первый книжный магазин Перми, фактическим владельцем которого был Юзеф Пиотровский, активный участник польского восстания 1863 года, за что был сослан в каторгу.

В то время Пермь была центром одной из так называемых «внутренних губерний», где разрешалось селиться бывшим заключенным. Неблагонадежным не позволялось вести бизнес, поэтому магазин был оформлен на имя его жены Ольги.

Пиотровский, Ковальский, а также другие уже не ссыльные поляки – архитекторы Александр Турчевич и Рудольф Карвовский, директор мужской гимназии Иван Грацинский, выпускник Варшавской консерватории скрипач Людвиг Винярский – составляли обширную польскую диаспору. По переписи конца XIX века упоминается 739 жителей губернского города польского происхождения. Что не удивительно, ведь Польша была частью Российской Империи.

В эту диаспору, если бы было такое желание, мог вполне влиться и Александр Гриневский. Но нет – он был беден, застенчив и витал в облаках.

На Грина произвел впечатление роскошный дом пана Ковальского: магазин с зеркальными стеклами, мраморными прилавками, «американской» кассой и жилище хозяина, куда он был приглашен. «Я очутился в очень просторной, очень светлой, большой квартире. Пол был паркетный, обои светлые, мебель в чехлах; картины и огромные тропические растения поразили меня. Еще никогда я не был в такой квартире, а о паркетах только читал».

Был еще и серебряный самовар, из которого вместе с семьей Ковальского Александр откушал чаю, попутно рассказывая о своих морских приключениях. Валерий Антонович не отказал юноше в помощи: дал ему рубль, три фунта колбасы (примерно полтора килограмма) и записку к мастеру железнодорожного депо с просьбой дать парню работу.

Грин приходил к Ковальскому еще несколько раз – за колбасными обрезками (так назывались остатки разных сортов, которые оставались при развеске продуктов). Колбасные обрезки не продавались, их в конце каждого рабочего дня отдавали нищим. Отсюда родилась поговорка: да что ты понимаешь в колбасных обрезках (по ним можно было определить сорт колбасы).

Лелейте мечты. Запрещать мечту – значит не верить в счастье, а не верить в счастье – значит не жить. А. Грин «Бегущая по волнам»,
1928 год

ПО ШПАЛАМ И ЗАВОДАМ

Александр Гриневский работал в Главных железнодорожных мастерских, где производился ремонт паровозов. В советское время их переименовали в Пермский паровозоремонтный завод имени Шпагина. Алексей Шпагин был депутатом II Государственной думы от Пермской губернии, революционером, а в советское время стал председателем Пермского городского исполкома.

Но в 1937 году он был репрессирован, осужден, обстоятельства смерти неизвестны. Через 20 лет после его реабилитации в 1957 году заводу вернули имя Шпагина и торжественно открыли мемориальную доску. Такая же доска на одном из цехов завода была открыта и в честь Александра Грина – в 2001-м, в год столетия его присутствия на предприятии. Хотя проработал будущий писатель на заводе около месяца. И не то чтобы его угнетал тяжелый труд, дело в другом: Грин чувствовал, что его мечта остается неосуществленной.

С весной он отправился на Шуваловские рудники. Как и весь шатающийся по Уралу люд, он ехал на поезде зайцем, в Чусовом его высадили, дальше пришлось добираться по шпалам. «Дорога уже протаяла, я время от времени поднимал разные камни, осматривая их с целью найти хотя бы небольшой самородок». Неисправимому мечтателю даже на этой уральской дороге «грезились костры в лесу, карабины, тайные притоны скупщиков, золото и пиры, медведи и индейцы...»

Об этом без самоиронии Грин пишет в своей «Автобиографической повести» (12+). И хотя в ней присутствует некая путаница в топонимах, уже в наше время установлено, что работал он на Шуваловских приисках на речке Полуденке в даче Бисерского завода. Когда Александр пришел в заводоуправление, то стал свидетелем такой сценки: пожилой старатель сдал намытое золото и получил взамен три тысячи золотыми пятирублевками. Это прибавило юноше энтузиазма.

Однако работа по откачке воды из шурфов, на которую его определили, оказалась очень тяжелой, да и золото там попадалось редко, крохотными песчинками. Бесценные сведения о труде золотодобытчиков начала XX века писатель практически не использовал в своих художественных произведениях, зато подробно описал в своей «Автобиографической повести».

А вот мечту о найденном сокровище воплотил в романе «Золотая цепь» (12+), герой которой находит золото на морском дне. В реальности же на дне находился сам Гриневский – его окружали бродяги и бывшие каторжники, убийцы и воры. Он обольщался бесконечными рассказами о самородках и кладах, зарытых в лесу, пропускал смены ради блужданий по лесам в поисках сокровищ. К слову, в поселке Промысла, близ которого находились золотоносные россыпи, был небольшой музей «Дом Александра Грина».

ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ. ФРАГМЕНТ РОМАНА

«Мне было шестнадцать лет, но я уже знал, как больно жалит пчела – Грусть. Надпись в особенности терзала тем, что недавно парни с «Мелузины», напоив меня особым коктейлем, испортили мне кожу на правой руке, выколов татуировку в виде трех слов: «Я все знаю». Они высмеяли меня за то, что я читал книги, – прочел много книг и мог ответить на такие вопросы, какие им никогда не приходили в голову.

Я засучил рукав. Вокруг свежей татуировки розовела вспухшая кожа. Я думал, так ли уж глупы эти слова «Я все знаю»; затем развеселился и стал хохотать – понял, что глупы. Опустив рукав, я выдернул тряпку и посмотрел в отверстие.

Казалось, у самого лица вздрагивают огни гавани. Резкий как щелчки дождь бил в лицо. В мраке суетилась вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом стояла «Мелузина»; там мучители мои, ярко осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они говорят, и стал прислушиваться внимательнее, так как разговор шел о каком-то доме, где полы из чистого серебра, о сказочной роскоши, подземных ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.

Моольс сказал:

– Он нашел клад.

– Нет, – возразил Патрик. – Он жил в комнате, где был потайной ящик; в ящике оказалось письмо, и он из письма узнал, где алмазная шахта.

– А я слышал, – заговорил ленивый, укравший у меня складной нож Каррель Гусиная Шея, – что он каждый день выигрывал в карты по миллиону!

– А я думаю, что продал он душу дьяволу, – заявил Болинас, повар, – иначе так сразу не построишь дворцов.

– Не спросить ли у «Головы с дыркой»? – осведомился Патрик (это было прозвище, которое они дали мне), – у Сан­ди Пруэля, который все знает?

Гнусный – о, какой гнусный! – смех был ответом Патрику.

Я перестал слушать. Я снова лег, прикрывшись рваной курткой, и стал курить табак, собранный из окурков в гавани. Он производил крепкое действие – в горле как будто поворачивалась пила. Я согревал свой озябший нос, пуская дым через ноздри.

Мне следовало быть на палубе: второй матрос «Эспаньолы» ушел к любовнице, а шкипер и его брат сидели в трактире, - но было холодно и мерзко вверху. Наш кубрик был простой дощатой норой с двумя настилами из голых досок и сельдяной бочкой-столом. Я размышлял о красивых комнатах, где тепло, нет блох. Затем я обдумал только что слышанный разговор. Он встревожил меня, – как будете встревожены вы, если вам скажут, что в соседнем саду опустилась жар-птица или расцвел розами старый пень.

Не зная, о ком они говорили, я представил человека в синих очках, с бледным, ехидным ртом и большими ушами, сходящего с крутой вершины по сундукам, окованным золотыми скрепами.

«Почему ему так повезло, – думал я, – почему?…» Здесь, держа руку в кармане, я нащупал бумажку и, рассмотрев ее, увидел, что эта бумажка представляет точный счет моего отношения к шкиперу, – с 17 октября, когда я поступил на «Эспаньолу» – по 17 ноября, то есть по вчерашний день. Я сам записал на ней все вычеты из моего жалованья. Здесь были упомянуты: разбитая чашка с голубой надписью «Дорогому мужу от верной жены»; утопленное дубовое ведро, которое я же сам по требованию шкипера украл на палубе «Западного зерна»; украденный кем-то у меня желтый резиновый плащ, раздавленный моей ногой мундштук шкипера и разбитое – все мной – стекло каюты. Шкипер точно сообщал каждый раз, что стоит очередное похождение, и с ним бесполезно было торговаться, потому что он был скор на руку.

Я подсчитал сумму и увидел, что она с избытком покрывает жалованье. Мне не приходилось ничего получить. Я едва не заплакал от злости, но удержался, так как с некоторого времени упорно решал вопрос – «кто я – мальчик или мужчина?» Я содрогался от мысли быть мальчиком, но, с другой стороны, чувствовал что-то бесповоротное в слове «мужчина» – мне представлялись сапоги и усы щеткой. Если я мальчик, как назвала меня однажды бойкая девушка с корзиной дынь, – она сказала: «Ну-ка, посторонись, мальчик», – то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности капитана, семье, ребятишках, о том, как надо басом говорить: «Эй вы, мясо акулы!»

Если же я мужчина, – что более всех других заставил меня думать оборвыш лет семи, сказавший, становясь на носки: «Дай-ка прикурить, дядя!» – то почему у меня нет усов, и женщины всегда становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?

Мне было тяжело, холодно, неуютно. Выл ветер. – «Вой!» – говорил я, и он выл, как будто находил силу в моей тоске. Крошил дождь. – «Лей!» – говорил я, радуясь, что все плохо, все сыро и мрачно, – не только мой счет с шкипером. Было холодно, и я верил, что простужусь и умру, мое неприкаянное тело…»

Александр Грин, 1925 г.

Живое наследие Грина

«ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ» (12+). Фильм

Художественный фильм по роману снял в 1986 году на Киевской киностудии им. Довженко режиссер Александр Муратов. Съемки проходили на побережье Восточного Крыма – там, где последние годы жизни, создавая роман, провел писатель. Можно узнать Тихую бухту, мыс Хамелеон, вулкан Карадаг, мыс Капчик. Роль веснушчатого юнги Санди Прюэля, от лица которого ведется повествование в романе, сыграл 15-летний подросток Владислав Галкин (1971–2010). И это была его седьмая роль в кино, дебютировал он в роли Гекельберри Финна. В фильме снимались Валентинас Масальскис в роли богача Эвереста Ганувера, а также Борис Химичев и Светлана Ромашко. Фильм воспринимался зрителем как гораздо более мрачный, чем книга, но был интересен эффектной сценой материализации мечтаний, демонстрацией «умного дома», в котором все находится в движении, и человекоподобным автоматом Ксаверием. И своей сильно выраженной интонацией декаданса.

Автор: Варвара Кальпиди