Старый звездинец Борис Никандрович Назаровский бывал человеком жестким, резким, непримиримым. Так его воспитало жестокое время и коридоры власти, которая Назаровского, в отличие от многих, так и не испортила. Будучи редактором Пермского книжного издательства, Назаровский не раз песочил молодого Астафьева, безжалостным красным карандашом черкался в его рукописях.
«Сатрап!», – в гневе клеймил его Виктор Петрович. Но тот лишь усмехался в свою донкихотскую бородку. Он, открывший и сберегший для нас Аркадия Гайдара, понимал, что иначе нельзя. Особенно с таким писателем, как Астафьев. Никаких «сю-сю», никаких незаслуженных похвал и авансов! И, повзрослев как литератор, Виктор Астафьев оценил честную неделикатность Назаровского. И вырос в блестящего автора.
– Не всякого якова он подпускал к себе, не всякому оказывал доверие и, тем более, наделял дружеским расположением. Я удостоился всего этого, хотя поначалу с трибун посрамлял начальника своего, называл душителем талантов, – писал Астафьев. – Старик имел ко мне большое отеческое снисхождение.
«Виктор Петрович, позвал бы сатрапа-то на ушку», – подначил как-то раз Назаровский Астафьева, возвращавшегося с удачной харьюзовой рыбалки. Именно Борис Никандрович посоветовал писателю ради вдохновения вырваться из стен пермской квартиры (которую, кстати, по словам внучки Назаровского Светланы Юшковой, сам ему ее и пробил!) на лоно матушки-природы, в деревню Быковку, что неподалеку от его дачи в Винном Заводе.
Так и творили рядышком беззаветный Назаровский и великий Астафьев.
Виктор Астафьев писал про Алексея Домнина: «Есть у меня друг, что на охоту выйдет за околицу, и сразу садится пить чай». Костер, насквозь прокопченный котелок и лист дикой смородины в кипящей воде – традиционная церемония в каждом его походе. На дальних кордонах и кое-что покрепче порой выныривало из рюкзака, и начиналась долгая беседа под аккомпанемент птичьих трелей из ближайшего леска. Совсем как на известной картине «Охотники на привале»!
Разные были люди, а ведь нет – ужились, прикипели друг к другу, и никакие злые языки не смогли их рассорить. Домнин шибко уважал Астафьева за воинские доблести, детдомовскую лихость и редчайший литературный дар. А тот его – за интеллигентность, громадную эрудицию и трепетную, «паустовскую», любовь к природе.
Интересно, что еще в 50-х годах прошлого столетия Домнин в творческих состязаниях с Виктором Петровичем мог экспромтом сочинить озорные частушки на социально-бытовую тему, да еще и с марксистско-ленинским уклоном, за которые можно было схлопотать срок по политической статье: «Эх, тетушка моя, матушка Лукерья / Первично сознание, вторична материя».
Прошедший окопный ад Астафьев в подобных смелостях Домнину, естественно, не уступал.
Нет, не автор этих строк, а другой Шардаков – мой знаменитый земляк, художник Павел Федорович мог похвастаться не просто знакомством, но и искренней дружбой с Астафьевым.
Их сблизили непокорные характеры, готовность биться за правду хоть с самим дьяволом, поклонение подвигу нашего народа в битве с главным планетарным злом – нацизмом. Только один боролся за мир пером, другой – кистью. И получалось у обоих одинаково гениально.
Павел Шардаков дружил и работал вместе с другим известным пермским художником Евгением Широковым. Оба написали портреты Астафьева, ставшие хрестоматийными.
Шардаков увидел Виктора Петровича на фоне музея в Чусовом: грузная фигура, лицо в глубоких морщинах, и заслужил от Астафьева: «Да, не польстил художник писателю, не польстил!»
Но не обиделся, ведь оба-два никогда льстецами не были.
Год Астафьева, объявленный в России президентом Владимиром Путиным, продолжается. Как продолжатся наши публикации о Викторе Петровиче, его чусовских и пермских друзьях, великолепных произведениях одного из величайших писателей ХХ века.
Автор: Максим Шардаков